Франсуа Ксавье Беллами: Элиты озлоблены на народ

По случаю публикации своей книги «Местопребывание» (Demeure) философ Франсуа-Ксавье Беллами вновь дал интервью сайту Boulevard Voltaire, и рассказал, как в западном обществе сталкиваются устремленность к переменам и тяга к корням. Предмет его исследования – идеология, превозносящая движение и перемены, и ведущая человека к дезориентации и потере смысла жизни.

BV: Вы публикуете, в издательстве Grasset, книгу под названием «Местопребывание». Это практически буквальная, зеркальная противоположность названию движения Вперед! («Вперед!», а затем «Республика, вперед!» – это названия политического движения, созданного Эммануэлем Макроном; в данный момент оно является правящей политической партией во Франции. Интервьюер обыгрывает то обстоятельство, что выражение “en marche” означает как «вперед!», именно в значении призыва или приказа, так и «в движении» – прим. перев.). Возможно ли это – одновременно оставаться на месте и быть в движении?

Беллами: Мне кажется, что движение «Вперед!» – это несомненный симптом всеобщего повального увлечения, которое возникло задолго до того, как это движение было основано. Кстати сказать, очень характерно, что оно и называется «движением», а не «партией»; ведь вся наша общественная жизнь, и, в частности, наша политическая жизнь, очевидным образом очарована идеей движения.

Дело обстоит так не только в политике, но и в сфере технологий, где ключевым словом является «инновация», и в экономике, функционирование которой подчинено логике обращения. Те же самые подходы проявляются, когда речь идёт об изменении человеческого тела, об изменении того, что значит быть человеком – о тех важнейших вопросах биоэтики, с которыми мы сегодня сталкиваемся.

Изменение стало самоцелью, движение подменило собой пункт назначения. В итоге, одержимость переменами доминирует в нашей политической жизни уже на протяжении нескольких десятилетий.

Я не призываю к тому, чтобы вообще не меняться, но говорю о том, что изменение не может быть самоцелью. Изменение имеет смысл, когда оно ориентировано на достижение чего-то прочного, когда оно соотнесено с чем-то неизменным, с точками отсчёта, с традицией, с культурой, с наследием. Я уже затрагивал эту тему в книге «Лишенные наследства» («Les déshérités»).

Изменение обретает смысл, когда оно предпринимается ради чего-то незыблемого. Политика, например, не может быть нацелена на то, чтобы двигаться вперёд просто ради того, чтобы двигаться вперед. Такое движение не имело бы смысла. Смысл есть в том, чтобы продвигаться к тому, что хорошо и правильно. Это всегда так – и именно об этом моя книга.

BV: Эти вопросы не являются исключительной особенностью нашего времени. Вы начинаете свою книгу с рассмотрения полемики между Гераклитом и Парменидом, и прослеживаете эту тему вплоть до нашего времени. Можно ли сказать, что полемика между этими двумя установками – устремленностью к изменениям и нацеленностью на то, чтобы укореняться, чтобы оставаться на месте, присутствовала всегда?

Беллами: Да, в рамках западной цивилизации это вечный спор. Можно было бы сказать, что западный мир и появился тогда, когда появилась проблематика изменения. Однако в наше время достигло полной зрелости то, что в истории называется «модерном». Именно в этом особенность нашего времени.

Эпоха модерна – это тот период, который начинается с коперниканского переворота и научной революции. Эту эпоху характеризует, прежде всего, увлеченность движением. Также для неё характерно увлечение модой, тем, что происходит сейчас, уверенностью, что мода должна определять собой наше поведение. То, что модно – это хорошо, потому что это новое. Конечно, мода в одежде не имеет большого значения. Однако когда уже вся наша общественная и интеллектуальная жизнь, когда политика, философия, и человеческое существование вообще определяются необходимостью меняться, чтобы оставаться актуальным – тогда, возможно, вся эта деятельность вообще лишается смысла.

Эпохе модерна понадобилось немало времени, чтобы полностью развиться и продемонстрировать окончательные итоги своего развития. Но мне кажется, что сегодня, после краха великих идеологий и падения Берлинской стены, мы продолжаем стремиться к изменениям, не имея ни малейшего представления о том, чего мы хотим достичь. В то время, когда доминировал марксизм, было стремление всё изменить, сделать революцию, ради того, чтобы придти к окончательному финалу – к бесклассовому обществу. Именно так марксисты представляли конец истории, конец превратностей человеческого существования.

Поскольку великие идеологии рухнули, мы, в некотором смысле, оказались лишены целей. Стало очевидно, что вся наша суета – это пустое занятие, потому что она больше не направлена на достижение чего-либо, что окупило бы затраченные усилия – на достижение места, где можно было бы жить, где можно было бы пребывать.

BV: Мы больше не верим в светлое будущее, поэтому поверили человеку, который призвал «представить весну» (penser printemps – известная цитата из предвыборного выступления Эммануэля Макрона, который, в свою очередь, процитировал выражение философа Алена (Эмиля Шартье) «представить весну в январе» – прим. перев.).

Беллами: Во всех этих словесах есть нечто поразительное – настолько они пусты и бессодержательны. Все эти его повеления о «прорыве» и «инновациях», идея национального стартапа – которая, по сути дела, противоположна тому, чем должно быть государство. Государство (l’Etat) предполагает определенную статичность, сохранение того, что есть. Как сказал, умирая, Людовик XIV: «Я ухожу, но государство остаётся всегда». Государство остаётся, и преемственность государства – это его сила.

Наоборот, стартап – это проект, который утверждает, что начался только что. Мы должны быть в состоянии сделать выбор между миром, где всё время начинают заново, и миром, стоящим на неизменной основе; между миром, который хочет всегда меняться, и миром, который знает, что именно достойно сохранения.

Нужно найти те не подлежащие сомнению отправные точки, которые нас связывают друг с другом. Отталкиваясь от них, можно будет вернуть смысл политической деятельности.

BV: Прошел месяц (интервью опубликовано 21 декабря – прим. перев.) с тех пор, как началось движение желтых жилетов. О них говорят, как о представителях французской глубинки, как о жертвах глобализации, или как о тех, кто не хочет быть «в движении», предпочитая держаться корней. Они борются за то, чтобы жить там, где живут, чтобы их не сводили лишь к цифрам в планах преобразований. Можно ли сказать, что движение желтых жилетов – это ответная реакция на волну, которая «движется вперед»?

Беллами: В любом случае, это явление, на которое политики должны дать ответ. Эта взрывная реакция может иногда казаться бессвязной или нечленораздельной – но в действительности так проявляется, насколько всё наше общество изнурено.

Именно от этих французов всё время требовали меняться, проворно адаптироваться. Это люди «откуда-то» по выражению английского эссеиста и политолога Дэвида Гудхарта – те, кто связаны с каким-то определенным местом. Они чувствуют, что эти «определенные места», где они хотят жить, поступательно разрушаются в ходе глобализации, теми стихийными процессами, к которым их призывают постоянно адаптироваться.

В определенном смысле, им отказано во всех особенностях, к которым они привязаны, и которые связывают их с окружающим миром. Это одна из причин того кризиса представительной демократии, который мы переживаем.

Благодаря моим семейным корням я вижу и поражаюсь, каким насилием оборачивается слияние муниципалитетов. Внезапно вы обнаруживаете, что являетесь жителем города, название которого даже не знаете, и чей мэр находится далеко от вас. Люди видят, что знакомый мир приведен в движение, что вокруг них все изменилось. В результате они чувствуют, что лишены своего образа жизни, что сами условия их существования уничтожены.

Передвижение по всему миру – вот образ, который противостоит образу местного жителя, «мананта», в том смысле, в каком этот термин использует Оливье Рей: тот, кто остаётся на месте, кого презирают за это, кого элиты считают несколько придурковатым. Мы видели это в ходе недавних дебатов по вопросу о миграции.

При этом так называемые «мигранты» тоже оказываются жертвами – можно подумать, что люди могут быть «мигрантами»! В «Местопребывании» я попытался объяснить, что не существует «мигрантов». Есть только «иммигранты» или «эмигранты» – люди, лишившиеся своего прежнего местопребывания, или прибывающие в другое место. Постоянное перемещение не является нормальным условием существования ни для одного человека. Ни один человек, ни по определению, ни по своим свойствам, не является мигрантом.

BV: В 1980-х годах нас убеждали, что счастье – это потребление; затем, в 1990-х годах, что счастье несет глобализация. Сегодня нас пытаются убедить, что счастье – это миграция, как будто стать мигрантом – это практически вариант нормы.

Беллами: Это попытка действовать так, как если бы человека можно было определить, как мигранта по природе своей, как существо, циркулирующее по миру. Но я не думаю, что мы – циркулирующие существа. Наши передвижения в пространстве всегда направлены в места, которые нам не безразличны. Мы уезжаем из дома, чтобы попасть в какое-то другое место. Мы оставляем это другое место, чтобы вернуться домой. Так выстраиваются наши отношения с миром. Мы – не атомы, циркулирующие в нейтральном и недифференцированном геометрическом пространстве. С этой точки зрения, очевидно, что убежденность, будто «миграция – это шанс», представляет собой определенную форму насилия. Я процитировал название большого материала, появившегося в газете Le Monde несколько месяцев назад. Это совершенно невероятно. Миграция всегда связана, в той или иной форме, с потерей знакомой среды обитания. Следует отличать это от временного переезда, от учёбы за рубежом, от туристической поездки. То, что называется миграцией – это всегда разрыв. Люди лишаются своего знакомого мира, или из-за насилия, из-за войн, или потому, что их влекут к себе манящие образы жизни в наших странах. Это продемонстрировали недавние расследования, выявившие каналы, по которым происходит въезд. То, что мы называем «приёмом мигрантов», безусловно, включает в себя разрыв и насилие, в том числе, посредством лжи, в которой мы сами, увы, часто соучаствуем.

Я глубоко сожалею, что был подписан договор (Глобальный договор ООН о миграции – прим. перев.) в Марракеше – более того, он был подписан без каких-либо дискуссий, без всякого обсуждения, как будто тут всё очевидно. Этот договор тоже предлагает умиротворяющее, но совершенно неверное представление о миграции, как о безопасном, спокойном, упорядоченном процессе. В действительности опыт вынужденной миграции всегда включает в себя насилие, направленное против этой важнейшей потребности человека – потребности в укоренении, о которой идёт речь.

BV: Часто говорят, что люди испытывают недоверие и даже ненависть по отношению к элите. Но мало говорится о том, как элиты относятся к людям. Чем является их отношение? Непониманием, или злобой?

Как политические, философские и интеллектуальные элиты воспринимают сегодня французскую глубинку, которая чувствует себя заброшенной?

Беллами: Часто говорят, что популизм выражает озлобленность людей против тех, кто ими руководит. Мне кажется, что те, кто управляет нами, и те, кого называют элитами, тоже часто испытывают по отношению к людям нечто вроде злобы.

Выступая на телеканале ARTE, Рафаэль Глюксманн недавно сказал: «Я – парижский интеллектуал, и чувствую себя ближе к представителям интеллектуальной, политической и экономической элиты из Берлина или Нью-Йорка, чем к жителю Франции, к согражданину из школ для отстающих».

Его критиковали за это заявление – но я, со своей стороны, нахожу его весьма трогательным в своей искренности. Думаю, что с этим связана часть тех несчастий, которые переживает Франция. Мы больше не ощущаем себя одной общностью. Это было хорошо видно во время последних президентских выборов. Никогда ещё голосование не зависело до такой степени от нашей принадлежности к той или иной социальной среде.

Но задача политики заключается не в защите частных интересов, а, скорее, в том, чтобы совместно принимать правильные и справедливые решения. Политика должна открывать возможность не только для столкновения разных перспектив, каждая из которых может быть по-своему легитимной, но и для того, чтобы объединять людей, относящихся к очень разным социальным средам, с очень разными представлениями о том, что нужно делать, ориентируясь на будущее.

Противостояние, которое сейчас разворачивается – это не только восстание народа, но и, некоторым образом, восстание элиты против народа.

Сама идея «границы» была деконструирована и подвергнута резкой критике; но ещё никогда не воздвигалось столько границ и барьеров. Ещё никогда до такой степени не было затруднено перемещение во внутреннем пространстве, которое, между тем, принадлежит всем нам.

«Французская глубинка» – это очень реальное явление, очень реальная пространственная удалённость. Её порождает закрытие небольших железнодорожных линий, постепенное исчезновение транспортных сетей, которые критически важны для перемещения по стране. В этом контексте нужно вспомнить и о предложении ввести дорожные пошлины, которое обсуждалось очень серьезно, но теперь, к счастью, отложено из-за выступлений жёлтых жилетов. Госпожа Идальго (мэр Парижа, представительница Социалистической партии – прим. перев.) отстаивала введение этих пошлин, чтобы обеспечить финансирование бесплатного транспорта в пределах Парижа.

Это очень яркий пример явления, которое Кристофер Лэш назвал «сецессией элит».

Мы должны добиться подлинного примирения, которое предполагает не замалчивание, а, наоборот, выявление разногласий. Успех макронизма, очевидно, опирался на мысль, что это движение преодолевает политические разделительные линии. В эту иллюзию я никогда не верил. Политика предполагает плюрализм и противостояние идей. Но это противостояние идей не является и не должно быть противостоянием социальных групп или классов. Наоборот, такое противостояние должно создавать возможность для обсуждения, чего мы хотим в будущем и что мы считаем правильным. Именно на этом пути, возрождая демократическую дискуссию, мы непременно найдём возможность преодолеть это социальное противостояние и это противодействие элит народным классам.

BV: Эммануэль Макрон воплотил именно эту надежду: он прервал ход борьбы элит против народа, открыл движение Республика, вперед! для выходцев из гражданского общества, для новых людей. Ряды политиков серьезно обновились. Это то, чего хотели граждане Франции. Однако сегодня мы видим, что Республика, вперед! движется в той самой колее, которую критиковало несколько лет назад. Ничего не изменилось, несмотря на обновление кадров. Старый мир остается старым миром.

Беллами: В идее противопоставления старого мира – новому миру заключена иллюзия. Необходимо исходить из реальности, данной в человеческом опыте. Есть только один мир.

Политика нужна не для того (если применять предложенный вами образ), чтобы заменить старый мир – новым миром. Скорее, она должна быть смиренной заботой об этом, единственно реальном мире, чтобы в нём сохранялось то, что делает его пригодным для жизни, и улучшалось то, что следует улучшить. Вот единственное, что имеет значение.

Если говорить о парламентской жизни, то меня глубоко поразило, насколько гигантской была иллюзия. Сила реакции, которую мы наблюдаем, пропорциональна глубине обмана. Люди поверили, что Эммануэль Макрон создаст демократию участия, предоставит слово французам и децентрализует процесс принятия решений. Но в действительности у нас никогда ещё не было президента с настолько якобинскими, централизаторскими и технократическими наклонностями. Как должностные лица на уровне местного самоуправления (Франсуа Ксавье Беллами – один из заместителей мэра Версаля, представляющий партию республиканцев – прим. перев.), мы видим, до какой степени субсидиарность перестала играть какую-либо роль в государственной политике. Органы местного самоуправления оказались презираемыми и забытыми. Конечно, возмущаться этим нужно не из-за них самих, но ради их избирателей.

Ложное обещание Нового мира вызвало значительное разочарование: то, что обещало стать уникальным моментом обновления и торжества демократии, оказалось лишь усовершенствованной карикатурой на худшие проявления нашей политической системы.

Централизация такого типа, какой существует у нас сейчас, отдаёт всё во власть человека, который может месяцами цепляться за своё решение, чтобы затем, за одну минуту, во время телевыступления, раздавать миллиарды. Всё происходит беспорядочно, и без реально функционирующего парламента. Пятая республика переживает такой этап, который характеризуется полным исчезновением парламентской жизни (за исключением Сената, всё ещё сохраняющего независимость). Национальное собрание перестало сколько-нибудь эффективно функционировать; несмотря на усилия различных оппозиций, оно подчинилось дисциплине, более чем когда-либо карикатурной[1]. Говорят о том, чтобы установить проведение референдумов по инициативе граждан; но не менее важно, чтобы [представительные] институты функционировали.

Нам нужно понять, каким образом снова сделать наши институты подлинно представительными. Без представительства демократия невозможна. Вот в чём мы нуждаемся. Это темы, над переосмыслением которых мы должны работать, чтобы в будущем демократия продолжила жить.

Оригинальная статья


[1] Русский читатель не может не заметить, что подобные пассажи изрядно напоминают те упрёки, которые российская леволиберальная оппозиция адресует нашему президенту. Внезапно оказалось, что любимец либералов и глобалистов всего мира, Эммануэль Макрон, может быть обвинён в очень похожих вещах. Оценивать эту ситуацию каждый может, конечно, по собственному разумению. Но наиболее разумным и беспристрастным нам кажется такой вывод: централизация, угасание парламентской жизни, и т.п. – это не произвол Путина, Макрона, или кого-то ещё, и не плод национальных особенностей той или иной страны. Нет, речь идёт о кризисе демократической формы правления, как таковой. Сверхпрезидентская власть, возможно, сочетающаяся с определенными формами прямой демократии (референдумами, и т.п.) – это весомая и, скорее всего, неизбежная тенденция современной политической жизни. Вопрос в том, какой политической и идеологической ориентации эта сверхпрезидентская власть придерживается (прим. перев.)

Если вы находите важным то, что мы публикуем подобные материалы, поддержите авторов 

Аватар

Григорий Муромский

Добавить комментарий

Vespa в социальных сетях

Материалы, которые Вы не найдете на сайте