Григорий МуромскийНекоторые вещи, к счастью, остаются неизменными. Новая статья Владислава Суркова, как и другие его тексты, увидевшие свет много лет назад, немедленно спровоцировала оживленную дискуссию.
Вынырнув из сумерек, бывший архитектор «суверенной демократии» сразу же подтвердил свой публицистический (а скорее – литературный) талант и напомнил о своей репутации. Возможно, именно эта репутация – умелого манипулятора, человека с двойным дном, – и побуждает нас отнестись к тексту Суркова с чрезмерной подозрительностью. Ну что ж – если эта подозрительность, в данном случае, лишена оснований, мы сами были бы рады ошибиться (и, если бы наш тихий голос вдруг достиг слуха Владислава Юрьевича – извиниться перед ним). Но пока мы должны говорить о том, что написано.
Казалось бы, статья Суркова – это дерзкий вызов нашей «либеральной» (а на деле просто западнической) публике, отвержение и опровержение её излюбленных верований и предрассудков. Но, странным образом, этот «антилиберальный манифест» прекрасно вписывается в их, либерально-диссидентскую систему понятий – достаточно лишь поменять местами плюс и минус.
Что утверждает Сурков? Он говорит, что политические институты либеральной демократии, вроде бы действующие в России – это бутафория, маскировка для внешнего мира. А на самом деле всё народное доверие и, следовательно, вся полнота власти и ответственности, возлагается на первое лицо. Реальные функции любых других институтов и структур сводятся к тому, чтобы обеспечивать коммуникацию между верховным правителем и народом. Содержательно тезис Суркова (в России нет демократии, а есть режим харизматического единовластия) не отличается от того, что говорит либеральная оппозиция – только он этот порядок вещей хвалит, а те – проклинают.
Да, конечно, помощник президента ещё добавляет, что-де на Западе демократия – это тоже бутафория, только более тщательно сделанная; а на деле под личиной демократии скрывается deep state, самовластно правящая бюрократия. Но вряд ли эта мысль (будь она хоть трижды верной) способна кого-либо впечатлить – в нашем обществе давно отработаны несколько риторических стратегий, нейтрализующих ссылку на то, что «в Америке негров линчуют».
Самый простой вариант – обвинить оппонента во лжи (пользуясь тем, что мы все живём здесь, и как оно там – знаем, в лучшем случае, понаслышке). Можно поступить умнее: сказать, что на Западе, конечно, есть свои проблемы, есть «кризис демократии», и это очень плохо и т.п., – но мы-де должны заниматься нашими собственными проблемами. У соседа дом разваливается, но это не значит, что мы не должны чинить свой собственный. У них там демократия в кризисе – но мы всё равно должны бороться за демократию, потому что демократия – это хорошо. Третий возможный контраргумент на слова Суркова: заявить, что даже если на Западе тоже бутафория, просто более тщательно сделанная, то и нам не худо было бы поддерживать её на западном уровне. Имитируя демократию, элиты имитируют и заботу о гражданах, и соблюдение прав человека, а чтобы эти вещи тщательно имитировать, нужно их хотя бы отчасти реально делать.
Говоря короче, от всей статьи Суркова, при определенном прочтении, «в сухом остатке» остаётся одна-единственная мысль: «да, Россия – это не демократия, а персоналистская автократия». А учитывая, что пишет это человек, пользующийся славой архитектора нынешнего политического режима, «Долгое государство Путина» считывается, как саморазоблачительное признание творца о своём творении.
Ссылка Суркова на «глубинный народ», волю которого и выражает «долгое государство Путина», не способна поправить дело. Как можно говорить о воле народа, тут же рассуждая, что народ ни в каких определенных формах эту волю не высказывает? Сама «глубинность», непроявленность народа позволяет приписать ему, как верно замечает Егор Холмогоров, какие угодно интенции.
И если наша политическая система действительно настолько зависит от народного доверия первому лицу – следовало ли подбрасывать оппозиции дополнительное идеологическое оружие именно сейчас, когда это доверие, может быть, находится под угрозой?
Ещё год назад статья Суркова, несмотря на все её фактические неточности и идеологические двусмысленности, действительно могла бы прозвучать величальным гимном Президенту и объединившемуся вокруг него народному большинству. Но с тех пор ситуация изменилась: повышение пенсионного возраста (действительно необходимое в долгосрочной перспективе) многих обидело, разочаровало и оттолкнуло. Впрочем, мы не знаем толком, как это событие сказалось на народном доверии Президенту; разные соцопросы – это в большей степени орудие пропаганды, то «нашей», то «не нашей», чем исследование общественного мнения. Но именно то, что мы этого не знаем, и делает ситуацию опасной. Для кого опасной? Для самого «первого лица», для его окружения, для его сотрудников? Несомненно. Но не только для них, а и для всех нас тоже.
Ведь в чём Сурков прав, так это, прежде всего, в том, что государство Путина (к созданию которого некогда приложил руку и сам Владислав Юрьевич) – это сегодняшняя форма многовекового Государства Российского. Это та лодка, на борту которой находимся мы все – и мы все заинтересованы, чтобы она не потонула.
В чём ещё Сурков прав? В том, что демократия, как таковая (не дополненная теми не демократическими элементами, которые столь долго делали её приемлемой на Западе) – это дурная форма правления, причём даже не «наилучшая из дурных форм».
Остановимся на этом тезисе, потому что у самого Суркова он лишь слегка намечен – а суть дела именно в нём. Если уж вступать в идеологическую битву с леволиберальной оппозицией на этом поле, то, сказав А, нужно сказать и Б.
По сути дела, демократия – это власть сообщества (большинства членов сообщества) над своими членами. Но откуда следует, что власть большинства – это компетентная, разумная, справедливая, или хотя бы последовательная и предсказуемая власть? Ниоткуда не следует.
Скорее, верно обратное. Власть большинства – это власть людей, каждый из которых слишком занят своими собственными делами, чтобы компетентно разбираться в делах других людей (например, чтобы решать споры между ними, как судья), или в делах всего сообщества. Чем больше в сообществе людей, чем разнообразнее их жизнь, чем больше необычных, нестандартных ситуаций возникает – тем менее способно большинство к управлению. Само собой разумеется, что в составе большинства есть и компетентные люди. Но необходимость набирать голоса вынуждает всё время учитывать и мнение некомпетентных, мнение ошибающихся (то есть, портить все принимаемые решения). Власть большинства – это власть, наиболее склонная ошибаться.
Этой болезнью страдают не только прямые демократии (в современном мире, пожалуй, вовсе невозможные), но и представительные. Представительная демократия – это система, при которой десятки миллионов рядовых избирателей должны были бы принимать решения, учитывая сотни разных проблем и ситуаций, о которых они не имеют и не могут иметь ни малейшего представления. А поскольку они не имеют представлений о том, что должны были бы знать, то голосуют, руководствуясь отрывочными знаниями, или и вовсе эмоциями. Естественно, что их неведением злоупотребляют публичные политики – профессиональные интриганы и демагоги. И даже если какой-нибудь интриган и демагог внезапно окажется компетентным и благонамеренным государственным деятелем, «разделение властей» позволит другим интриганам и демагогам снова и снова ставить ему палки в колёса – а тут уже и новые выборы не за горами.
Кому-то это может показаться парадоксом, но благонамеренная авторитарная власть, не зависящая или слабо зависящая от выборов, смогла бы гораздо лучше заботиться об интересах сообщества, чем само это сообщество (напрямую, или через политиков, регулярно избираемых в разделенную на разные ветви власть).
Это не значит, что представительные учреждения полностью бесполезны – но их функция должна бы заключаться не в принятии любых возможных решений, а в защите немногих, но испытанных временем принципов управления, основных законов, устоев (в общем, норм, в полезности которых убеждено всё общество), от возможных авантюр единоличных правителей.
Любой правитель – человек, и тоже может, время от времени, ошибаться. Представительные учреждения хороши, когда ограждают общество от масштабных и тяжелых ошибок власти. Но когда они сами начинают править, опираясь на большинство избирателей, ошибочные решения начинают преобладать в общей массе государственных актов.
Нам могут возразить, что подобная критика демократии не вяжется с исторической реальностью: разве не демократии западные страны обязаны всеми своими успехами? Нет, никоим образом. Тотально демократический характер государственного управления – это, в большинстве западных стран, исторически недавнее явление. Так стало только в XX веке – и плоды демократии Запад начинает пожинать только сейчас.
То, что в России последних десятилетий сформировался институт сильной (но отнюдь не безграничной) президентской власти; то, что президентские выборы приобрели характер референдума о доверии действующему главе государства, а не спортивного состязания между разными публичными политиками (хотя в бюллетенях каждый раз много кандидатов, на любой вкус) – это наша огромная историческая удача.
Конечно, никто не скажет, что наша политическая система идеальна, что её не следует никак менять. Например, вполне можно согласиться с тем, что нужно укреплять представительные учреждения, и на уровне регионов, и на общегосударственном уровне – но не для того, чтобы они заместили собой верховную власть, а для того, чтобы они были полноценным каналом взаимодействия верховной власти с гражданами, независимым от административной «вертикали». Менять, сохраняя и улучшая существующее – вот что требуется.
Напротив, когда леволибералы призывают к резкому сокращению президентской власти, или и вовсе к парламентской республике – они борются, на деле, за резкое ухудшение качества государственного управления (и так далеко не идеального). Их проекты лишь немногим менее вредны, чем мечтания неокоммунистов о безграничной власти и мобилизационной экономике.
Одни хотят, чтобы не стало власти, достаточно сильной, чтобы сберечь Россию для будущих поколений русского народа.
Другие хотят получить чрезмерно сильную власть, чтобы снова загнать несколько поколений русских людей на рытьё очередных «Котлованов». С той существенной разницей, что сто лет назад у нас был демографический взрыв, и гибель нескольких десятков миллионов людей в результате разрушения экономики («рабочим контролем», национализацией, закрытием банков, запретом частной торговли, и т.д.), гражданской войны, красного террора, коллективизации, индустриализации, и т.д., не привела к гибели всего народа.
И тем, и другим необходимо воспрепятствовать. Мы начали с того, что выступление Суркова выглядит подозрительно несвоевременным. Но если уж об этих вопросах приходится сейчас говорить, скажем со всей определенностью – «долгое государство» необходимо сохранить; не потому, что это государство Путина, но потому, что это наше государство.
Добавить комментарий